Геннадий ПРАШКЕВИЧ:
Потерянного времени не бывает

Наверное, нет нужды в особом представлении писателя, который активно работает и публикуется. Писателя, который еще в 80-е годы получил премию «Аэлита», у которого вышло несколько десятков книг. И все-таки я уверен, что мало кто представляет, насколько многогранен этот человек. Кто-то знает Прашкевича-фантаста, кто-то – поэта, кто-то – переводчика, кто-то – автора современных детективов. А еще – автора книг о фантастике, о русских ученых и поэтах, исторических романов... Всё это – Геннадий Мартович Прашкевич, живущий в новосибирском Академгородке.

Из биографической анкеты:

Родился 16 мая 1941 года в селе Пировском Енисейского района Красноярского края. Окончил школу на станции Тайга, Томский университет с дипломом геолога. Работал: кондуктором грузовых поездов, электросварщиком, плотником и столяром. Затем Институт геологии и геофизики Со АН СССР (Новосибирск, 1959-1965) – лаборатория палеонтологии палеозоя (возглавлял академик Б.С.Соколов), Сахалинский комплексный научно-исследовательский институт СО АН СССР (1965-1971, Южно-Сахалинск, лаборатория вулканологии; возглавлял доктор г/м наук В.Н.Шилов), Западно-Сибирское книжное издательство (Новосибирск, 1971-1983). Издательство вынужден был покинуть в связи с цензурным запретом книги «Великий Краббен», 1983. Участник геологических и палеонтологических экспедиций (Урал, Кузбасс, Горная Шория, Якутия, Дальний Восток, Камчатка).

В советские времена творчество Прашкевича почему-то периодически оказывалось не соответствующим историческому моменту, хотя ярым диссидентом Геннадий Мартович и не был. Реакцией на стихотворение «Мои товарищи», которое Е.Долматовский представил в московский журнал «Смена», были строки в статье секретаря райкома комсомола Советского района Б.Мокроусова («За науку в Сибири», 28 ноября 1962, Новосибирск): «Подчас это связано с благодушным настроением некоторой части нашей молодежи. Так, сотрудник Института геологии и геофизики Прашкевич отказывается от социалистического реализма в пользу декадентов, оплевывает ряд советских поэтов...». Далее – еще веселее. Осенью 1968 года в Южно-Сахалинском книжном издательстве запрещен цензурой и рассыпан набор книги стихов «Звездопад». Чуть позже не выходит сборник стихотворных переводов с болгарского. Публикация повести «Великий Краббен» в сборнике в Новосибирске также закончилась плачевно:

Сборник вышел в свет в сентябре 1983 года, но в продажу поступить практически не успел, был уничтожен по приказу российского Госкомиздата по печати. Впрочем, как показала действительность, масса книг была раскрадена работниками типографии и продана на черном рынке. Через несколько лет на семинаре по фантастике и приключениям в Дубултах, ко мне приходил семинарист с просьбой оставить ему автограф на «Великом Краббене» – книгу он купил на черном рынке в Баку. Грузчики издательства продали мне пачку книг. Соседка по дому рассказала, что прежде чем отправить книгу в макулатуру, ее завезли в артель слепых. Там с книги срывали переплет...

Выход из всех этих передряг у Геннадия Мартовича был один: он садился работать и писал новые произведения.

В разное время по разным поводам Г.М. отвечал мне на некоторые вопросы. Полагаю, эти ответы помогут лучше представить себе писателя и поэта.

Геннадий Мартович, самые ранние твои публикации – это стихи («Тема Ветров», «Песня о туристах»), очерк «В поисках динозавров» и научно-фантастический рассказ «Остров Туманов». Тебе было тогда 15 лет. Что общего было в этих трех направлениях?

Ничего, кроме того, что то, и другое, и третье написал один человек. Я уже к тому времени, благодаря опеке И.А.Ефремова, раскапывал пситтакозавров на Кие, и побывал в большой палеонтологической экспедиции под Пермью, на озере Очер (где раскапывали дейноцефалов). Там у костра Елена Дометьевна Конжукова (первая жена Ефремова) часто пересказывала фантастические романы, которые тогда еще не были переведены на русский (Чэд Оливер, Хайнлайн, Гамильтон и прочее). У костра же вслух читали Конрада («Зеркало морей»), Норберта Винера («Кибернетика и общество»), Грина, только-только начавшего переиздаваться. Вообще, скажу тебе, это была школа... И разумеется, все это подогревало мою страсть к фантастике. Тем более что читателем всех моих первых рассказов был Николай Николаевич Плавильщиков – замечательный писатель («Недостающее звено») и ученый, и еще более замечательный человек. Все мои первые рукописи густо исчерканы его замечаниями. Кое-где их больше, чем текста. Особенно на рукописи повести «Contra mundum»... Повторяю, все это была школа. Соответственно, по возвращении с Очера, я написал популярный очерк о работе экспедиции (не без лирических деталей, это само собой). Как всегда, я был влюблен (понятно, платонически, но невероятно). Это вызывало к жизни стихи, хотя, надо отметить, стихов я тогда почти не читал. Зато сам писал. И некоторым они нравились. Они нравились даже в редакции газеты «Тайгинский рабочий». Но боюсь, они не доходили до тех девочек, которым посвящались. Туповатые мы тогда были. Если я сравнивал в стихах девочку с Венерой, она непременно, наверное, спрашивала себя: а что это за курва?.. Но в этом прекрасном, благоухающем провинциальном болоте было так сладко обнаружить некую гармонию слов, пусть пока еще диковатую, неотесанную, но гармонию. А фантастика, как зарницы, освещала весь горизонт... Боже мой, как нужен наставник в юности!.. А они у меня были, потому что я их сам выбрал. Уже гораздо позже я услышал от Г.И.Гуревича: «Ученики сами выбирают своих учителей»...

Тем не менее, эти три направления надолго стали основными в твоей жизни. Но если твою фантастику и стихи знают хорошо, то о палеонтологической и геологической твоей деятельности можно лишь догадываться по отголоскам, которые проникли в фантастику и стихи. Расскажи немного об этой части твоей жизни – в каких экспедициях ты участвовал, что интересного нашел? Как тебя занесло на Дальний Восток?

А зачем это читателям?

Тебе при встрече, конечно, расскажу с самыми живописными подробностями.

Кстати, закончил с палеонтологом Е.А.Елкиным книгу «Берега Ангариды» – историю нашего материка в палеозойское время. Этой эпохе меньше повезло в литературе, чем мезозою или четвертичному периоду. Книгу писали с наслаждением. Для меня это еще и возврат к юности, которая могла быть совсем иной... Совсем иной... Непостижимо, почему с такой чудовищной силой власти боролись именно с нами... С теми, кто пытался приобщиться к вечной культуре...

Еще меня интересует такая вот грань твоей работы, как переводы. Разброс языков приличный – корейский, болгарский, немецкий, румынский, чешский, польский, литовский, латышский, сербскохорватский, узбекский. В основном ты работал с подстрочниками или некоторыми языками владеешь?

В основном с подстрочниками – немецкий, румынский, литовский, латышский, узбекский. С оригиналами – на чешском, польском, сербохорватском. Свободно читаю на болгарском (это, кстати, не столь уж простое занятие). С корейского переводил исключительно Ким Цын Сона – корейского поэта, с которым был очень близок. Жизнь его закончилась трагически, я об этом, наконец, написал в предисловии к американскому изданию (на русском) его стихов, которые выходят в этом году в Филадельфии.

Полностью в моих переводах вышла Антология болгарской поэзии («Поэзия меридиана роз»), над которой работал почти десять лет. Историю ее создания читай в повести «Возьми меня в Калькутте». Кстати, именно – в Калькутте, а не в Калькутту. Болгарских поэтов я почти всех знал (60-80-е годы прошлого века), со многими дружил, часто бывал у них. Люблю Болгарию и сейчас, но она стала другая, поменяв подряд несколько режимов. Больше туда не тянет.

С сербохорватского переводил в основном Десанку Максимович, которой уже тогда было за восемьдесят. Мы нежно любили друг друга. Она переводила мои стихи и писала обо мне. Без ложной скромности, могу заметить, что друзья всегда платили мне любовью, как и я им.

Но они уходят, уходят...

О многих надо написать... У меня только писем Бори Штерна на огромный том... Или Аркадия Стругацкого... Или Юлиана Семенова... Или Плавильщикова... Может, что-то и сделаю...

Знаю, что среди твоих увлечений есть и марки. У тебя большая коллекция? Какие темы тебя интересуют?

Только две темы: ню и ископаемые животные. «Нюшки» у меня самые разнообразные, есть чудные. А ископаемые, в основном, Китай, ГДР и Монголия. Есть, конечно, и СССР, и Америка, и даже Австралия. Сейчас все это подорожало, а почта в основном электронная. Поток резко иссяк. А раньше шли письма со всего мира. Марок не так уж много, я не считал, но это очень приличный альбом, который долгими зимними вечерами... как писали в старинных романах... но долгих зимних вечеров сейчас мало, поскольку ложусь рано и встаю рано. Но бывает день, когда беру лупу и сажусь к альбому...

Но, в сущности, это – такая мелочь.

Можешь ли ты назвать человека, котоpый стал для тебя Учителем, то есть каким-то обpазом повлиял на тебя в твоpческом pазвитии? В чем выpазилось это влияние?

Прежде всего, геолог и географ академик Дмитрий Иванович Щербаков. Я начал переписываться с ним еще в школе, а в 1959 году с его рекомендательным письмом приехал в Академгородок к геологу Г.Л.Поспелову. Еще большее значение имела для меня переписка с крупным энтомологом и прекрасным писателем Николаем Николаевичем Плавильщиковым. Повесть «Недостающее звено» считаю классикой советской НФ. Несомненно, повлияли на меня романтизм Леонида Дмитриевича Платова и сугубая ученость Георгия Иосифовича Гуревича. Их я хорошо знал, знал многие годы... Без них в мире гораздо пустее, чем было когда-то... Мне, человеку из провинции, везло на хороших людей. Я близко общался с Аркадием Натановичем Стругацким, Иваном Антоновичем Ефремовым, Юлианом Семеновичем Семеновым. Сыграли роль в моей жизни Валентин Катаев и Валентин Пикуль. Несомненно, влияние их было значительным, но, думаю, никогда я не пытался подражать. Сам кое-что умел.

Можешь ли ты назвать Книгу, оказавшую подобное влияние?

«Затерянный мир» Артура Конан-Дойла, «Машина времени» Г.Д.Уэллса, «Непобедимый» С.Лема. Все это было прочтено очень рано (Лем позже) и позволило увидеть мир уже не от Абалакова до Маклакова, а от Абалакова до Бразилии, и дальше – до других планет. И заметьте, все трое – МАСТЕРА. У них можно было учиться ЛИТЕРАТУРЕ. Хотя по-настоящему литературе я учился у Алексея Николаевича Толстого и Ивана Алексеевича Бунина.

Вообще-то, книг, оказавших влияние, не бывает мало.

Что в конечном итоге опpеделило твой выбоp? Какую pоль в твоей жизни сыгpало самообpазование?

Этот выбор определил для меня хулиган Паюза, собиравшийся убить Гену Прашкевича где-то в 1957 году в городе Тайга. Я месяц прятался от него дома, в школу ходил обходными путями, и поскольку начисто был отрезан от всех библиотек, то досконально проштудировал знаменитоe издание «Происхождения видов» тридцатых годов с дополнением: с автобиграфией Дарвина. Последнее позволило мне осознать место и роль человека в истории и конкретно свое место на данном этапе жизни... Чудесное в жизни надо объяснять, иначе люди не поймут встреченного ими Чуда. Это я понял, прячась с томом Дарвина в руках от хулигана Паюзы.

К тому же, я всегда был сам по себе.

Окруженный приятелями и друзьями, даже в общих попойках, я не говорю уж о рабочем месте, я всегда делал то, что мог сделать только сам...

Отсюда – самообразование.

Переоценить его невозможно.

Я до сих пор учусь и получаю от этого наслаждение. Очень трудно понять, почему сегодня археология, а завтра ботаника... Мозг в напряжении, он отзывается камертоном на то, о чем мы еще только догадываемся...

Можешь ли ты назвать Цель жизни, достижение котоpой для тебя важнее всего?

Одинаково важно – написать настоящую книгу и построить дом, но одинаково важно вырастить внука и навсегда остаться с теми, кого полюбил в юности...

Каковы основные пpепятствия в достижении этой Цели? Как ты их пpеодолеваешь?

Препятствие одно – деньги.

Точнее, их отсутствие.

Мучительно больно думать о потерянном времени, хотя давно следует понять, что потерянного времени не бывает. Если бы Борисов подарил мне миллион долларов, конечно, я протащил бы его по своим любимым местам – Стамбул, Нью-Йорк, Алтай, Юго-запад Азии... Я бы не жалел для Борисова самых изящных блядей и самых тонких напитков, но однажды сказал бы: «Володя, подожди немного, я хочу написать роман». И, наконец, написал бы роман под названием «Нет плохих новостей из Сиккима», который обдумываю уже двадцать лет...

В.Борисов

// Библиография (Москва). – 2002. – № 6. – С. 55-57. – (Крупным планом).