|
Архив БВИ -> |
[Фантастика] [Филателия] [Энциклопудия] |
|
Как я начал печататься в «Сибирских огнях»
Началось это с одной встречи с Василием Никоновым, заведующим книжным магазином Сибкрайиздата в Омске, у Железного моста.
Я познакомился с Никоновым не столько даже как поэт, сколько как газетчик. Я приходил к Василию за информацией о книжной торговле, а также за новинками, которые брал с тем, чтоб, аккуратно прочтя и возвратив в целости и сохранности, написать о них библиографические или даже критические заметки в газету «Рабочий путь». Никонов охотно доверял мне книги. С удостоверением от Никонова я даже отправился однажды книгоношей по Заиртышью, но об этом, как и об издательской деятельности Василия, я поведаю особо и в другой раз, а в данном случае я расскажу о той памятной встрече, когда Василий показал мне небольшую книжку, отпечатанную на грубой, чуть ли не оберточной бумаге.
– Обрати внимание на обложку! – сказал Никонов. – В такую синюю бумагу упаковывались сахарные головы. Но, как видишь, нынче даже в наших сибирских захолустьях хоть на такой бумаге, а печатаются фантастические романы! И тут ты найдешь кое-что и по своей части, в смысле поэзии. Вот, например:
Мир исчезал, но мы летели дальше,
И сердце не хотело возвращенья.
Так мне в руки попала «Страна Гонгури», повесть Вивиана Итина, изданная в Канске. Эта книжка, еще и тогда, почти сразу по выходе в свет ставшая библиографической редкостью, не случайно оказалась у книголюба Василия Никонова. И, конечно, он сразу понял, какое на меня впечатление произвела «Страна Гонгури».
– Возьми, возьми ее себе насовсем! – сказал он. – Понятно: рыбак рыбака видит издалека!
И я унес книжку, и если и не поместил о ней рецензию в газете, то только лишь потому, что этой статейки не напечатали из-за ее длины, а сокращать мне не хотелось по мальчишеской гордости.
Мне шел восемнадцатый год, я был горд и бескомпромиссен и писал как мне нравилось: хотите печатайте, хотите нет! В ту осень я писал особенно много, хотя в печать попадало далеко не все, особенно не везло со стихами. Что из стихов у меня было напечатано к этому времени? Пожалуй, только два стихотворения «Цирк» и «Циклон» в «Рабочем пути», который редактировал Александр Павлович Оленич-Гнененко, да еще маленький цикл «Мулен Руж» в журнале «Искусство», издававшемся Омским художественно-промышленным институтом имени Врубеля, да еще – самое главное! – два диких стиха в сборнике «Футуристы». Этот замечательный сборник, я думаю, стал еще большей библиографической редкостью, чем отпечатанная в Канске «Страна Гонгури». Выпустил его пламенный живописец Виктор Уфимцев во время поездки на агитационном пароходе по Оби. Виктор отпечатал это издание в пароходной типографии, вырезав на линолеуме всякие рисунки и портреты участников сборника – художников и поэтов, поэтов, чьи стихи набрал на память... Вот, пожалуй, и все стихотворное, что было у меня напечатано к тому времени, когда я, не закончивший среднюю школу юнец, деятельно работал в трех омских газетах – в «Рабочем пути» у Оленича-Гнененко, в редактировавшейся отцом Александра Павловича – Павлом Павловичем – железнодорожной газетке «Сигнал» и «Сибирском воднике». Но, сочиняя заметки хроники, библиографию и поставляя происшествия, я писал все больше и больше стихов. Это были фрагменты того, что затем составило «Адмиральский час». Помнится мне и баллада «Золотой легион», в которой речь шла о чешских легионерах, – о том, что пароход, на котором уехали из Владивостока легионеры, оставив там обманутых русских жен, настигла в океане заплывшая в южные широты ледяная гора. Было у меня и еще много стихов на самые разные темы – современные, исторические, лирические – всякие. И в том числе я написал однажды стихотворение «Провинциальный бульвар». Это было стихотворение отнюдь не на локальную местную тему. В Омске того времени вообще не было бульваров, если не считать небольшого участка уличных древонасаждений на задах медицинского института, начиная от старого здания Музея, до здания бывшего Коммерческого училища, а затем – Рабфака. Но вовсе не об этом подобии бульвара шла речь в моих стихах. А это был бульвар с афишными тумбами и с извозчичьими стоянками, большой, настоящий, но не похожий ни на московские, въявь мне известные, ни на парижские, известные по книгам и картинам, бульвар, некий провинциальный бульвар, на котором «извозчики балагурят, люди проходят, восстав от сна», ибо так и бывает: проходят бури и наступает тишина, обманчивая, неверная тишина перед новыми бурями, перед новыми событиями, большими и малыми.
Это была, как мне кажется, простая и здравая мысль. И действительно, события большие и малые шли своим чередом, и среди них произошло для меня и такое.
Однажды, когда я работал за столом против окна, в это окошко кто-то постучался. Я протер стекло – дело было зимой – и увидел за окном человека в полушубке и, кажется, кожаной шапке. Он улыбался. Войдя в дом, он произнес медленно и гортанно:
– Я слышал, что тебе понравилась «Страна Гонгури». А я читал твои стихи в журнале «Искусство». Мне нравятся. Здравствуй!
Это был Вивиан Итин, который работал уже не где-то в Канске по линии Наркомюста, а уже в Новониколаевске, создавая вместе с Зазубриным и Басовым журнал «Сибирские огни». О том, что мне понравилась «Страна Гонгури», он узнал то ли от Никонова, то ли от уехавшего в Новониколаевск Кондратия Урманова. И вот, приехав зачем-то в Омск, он явился ко мне.
Он был старше меня лет на десять. Под дубленым полушубком он носил аккуратный костюм. Был медлителен и застенчив. Сказав что-то вежливо-невнятное моей маме, которая предложила ему чашку чая, он увлек меня от чайного стола к письменному.
– Покажи стихи.
И отобрал несколько стихотворений, в том числе «Провинциальный бульвар». И ушел. И, видимо, в тот же день уехал. А через некоторое время я получил от него письмо о том, что стихотворение «Провинциальный бульвар» идет в «Сибирских огнях». А вслед за этим в руках моих оказался и этот номер журнала, в котором я не нашел стихотворения, хотя в оглавлении оно было обозначено. И почти одновременно пришло известие от Вивиана, что один из членов редколлегии ударил в набат и добился изъятия моих стихов, перепечатки этого листа, но в оглавлении мое имя и название стихотворения остались.
Сгоряча я написал ругательное письмо этому члену редакционной коллегии. И вскоре пришел ответ не от него, а от Вивиана. Смысл ответа сводился к тому, что все недоразумения улажены. «Приезжай как можно скорей, – писал Вивиан, – и привози новые стихи!»
И я поехал в Новониколаевск.
Помню, приехал я рано утром, часу в шестом. Потолкавшись на неказистом новониколаевском вокзале, я медлительно углубился в деревянный незнакомый мне город. Идти быстро, чтоб разбудить Вивиана в такую рань, я не хотел и поэтому шел не спеша, раздумывая о разных вещах, о том, как держаться с обидевшим меня членом редакционной коллегии, и так далее и тому подобное. И погруженный в размышления, я сам не заметил, как вдруг очутился на главной улице города. И, взглянув на нее, я осознал, что эта улица, Красный проспект, является не чем иным, как бульваром, бульваром, обрамленным с обеих сторон невысокими кирпичными, а то и деревянными домами и домиками. И сев на скамейку на этом бульваре, и оглядевшись, поглядев на редкие и ветхие афишные тумбы, на дремлющих кое-где извозчиков, я понял, что этот самый провинциальный бульвар со всеми его атрибутами я и описал в стихотворении, вырезанном из «Сибирских огней». Не зная еще этого бульвара, не имея конкретного представления о нем именно, – в Омске таких бульваров не было! – я как бы предвидел его, попал прямо в точку, чем и смутил, вероятно, того члена редакционной коллегии, который, поняв меня не по-хорошему, забил в набат.
«Бывают же такие чудеса в решете!» – подумал я.
Вот с какими мыслями я и пришел часов в восемь утра к Вивиану. Я постучал в окно флигеля на дворе старого новониколаевского домовладения. Как я в Омске через окошко, так и он теперь разглядел меня через свое окно и впустил в дом. Бреясь перед маленьким зеркальцем, выслушал мой взволнованный рассказ и сказал:
– Ладно. Выпьем чаю и пойдем в редакцию!
Так я познакомился с бородатым, иронически улыбающимся Зазубриным, с розовощеким Басовым, с Ваней Ерошиным, похожим на Сократа и на Верлена зараз, со старым политкаторжанином Вегманом, который показался мне похожим на Карла Маркса, и со многими другими – хорошими, интересными, талантливыми людьми. Встретил я в городе на Оби и старых своих знакомых по Омску – Александра Оленича-Гнененко, Георгия Вяткина, Кондратия Урманова. В облике репортера метался по городу Сергей Марков, русоволосый и легкий. Любитель поэзии и друг поэтов, мечтательный полиглот Ховес водил меня к огнеглазому редактору Шацкому договариваться о сотрудничестве в «Советской Сибири». И впоследствии я действительно ездил, летал, плавал и даже ходил пешком в качестве специального корреспондента «Советской Сибири» и «Сибирских огней» чуть не по всему Зауралью, но куда бы я ни отправлялся, возвращаясь в Новониколаевск – позднее в Новосибирск, – я неизменно стучался в окно к Вивиану, а если дело было летом, особенно летней ночью, то просто влезал в открытое окно его комнаты. Я хорошо помню эти свои проникновения через окно. Бывало так, что Вивиан при моем появлении даже и не отрывался от работы и лишь что-то мычал вместо приветствия. А я, чтоб не мешать ему, сразу ложился в углу, на медвежью шкуру. Через некоторое время Вивиан все же отрывался от работы, чтоб принести мне простыню, подушку и одеяло. Иногда он задумчиво произносил что-нибудь вроде: «Погоди спать, я тебе кое-что прочту».
Впрочем, однажды он спросил меня все-таки:
– А почему ты не останавливаешься, Ленька, в гостинице, как все люди? – на что я ответил так же просто:
– Потому, что я предпочитаю твое общество обществу гостиничных стен!
Так мы с ним объяснились однажды раз и навсегда. Вопрос был исчерпан. Ведь действительно не из экономии же средств я лез в окно к Вивиану, да я уверен, что и ему было небезынтересно поговорить со мной о том, о чем мы говорили. А тем для бесед у нас всегда хватало. Как-никак, а именно в Вивиане я находил терпеливого слушателя своих рассуждений, например, о подземных морях Сибири и Казахстана, то есть о проблеме, за разрешение которой реально взялись лишь теперь, через полвека. Только с Вивианом я мог толково побеседовать о гипотезе Вегенера, насчет плавучести материков или о солнечных пятнах и о их влиянии на климат. Словом, у нас находилось, о чем потолковать. Я не скажу, что мне не о чем было говорить с другими деятелями «Сибирских огней», но если я договаривался с Зазубриным о поездке на тот или иной объект строительства – в Кузбасс, на Турксиб или куда-нибудь еще, то и с Зазубриным предпочитал договариваться через Итина.
А однажды мы осуществили поездку совместную.
– Поедем в Ленинград! – сказал Вивиан. – У меня там дела: выпускаю книгу.
– У меня тоже найдутся там дела! – ответил я. – Во-первых, искупаться в Неве, во-вторых, попытаться поступить в университет. На географический факультет.
Эта мысль возникла у меня внезапно.
– Чудак! – сказал Вивиан. – Кто же тебя примет! Ведь у тебя нет и законченного среднего образования! Впрочем, попробуй!
И мы поехали.
В Ленинграде мы приютились на Миллионной, у Сейфуллиной. Она и Правдухин приняли нас неплохо. Вивиан повел меня в вечернюю «Красную газету» к Чагину. Там я увидел много народа. В том числе живого Потапенко, известного мне еще по старым комплектам «Нивы». Петр Иванович Чагин напечатал несколько моих очерков. Потом мы пошли с Вивианом в «Звезду», где Тихонов принял моего «Безумного корреспондента». А затем я пошел к профессору Тану-Богоразу, чтоб он меня принял в университет, но Тан в университет меня не принял: выслушав мои стихи, которые я предъявил ему вместо справки об окончании средней школы, он сказал, что нужные для меня знания я могу получить и путем самообразования. Впрочем, наш разговор с Таном я позже пересказал в одном из своих стихотворений.
Из Ленинграда мы с Вивианом поехали в Москву, где и расстались. Он вернулся в Новосибирск, я остался в Москве.
У Вивиана в Ленинграде вышла книга «Высокий путь». Через несколько лет у меня вышла в Москве книжка очерков «Грубый корм». Я упоминаю об этих книгах, потому что в обеих из них говорится о нашей молодости, о сибирских делах, и если не прямо, то косвенно, и о «Сибирских огнях», чья редакция поначалу ютилась еще в старом доме на старом провинциальном новониколаевском бульваре-проспекте. Давно нет этого Новониколаевска, этот городок, слава богу, не превратился ни в какой сибирский Чикаго, а преобразился в великолепный, современный Новосибирск.
Но, возвращаясь в воспоминаниях туда, где
Только один, о небывалом
Крича, в истрепанных башмаках
Мечется бедный поэт по вокзалам,
Свой чемоданчик мотая в руках, –
я не могу не вспомнить и других стихов:
Нансен, норвежцы. Норильские горы.
Берег волнами холодными вспенен.
Мы не разбойники конквистадоры,
Мы моряки с ледокола «Ленин».
Цитирую на память, может быть, не точно, но помнится мне так:
Сердце стучало, моторы работали,
Ветер наваливался, как медведь...
Снова, как в дни Себастьяна Кабота,
Можно воскреснуть и умереть.
Это стихи одного из редакторов журнала «Сибирские огни», стихи моего друга Вивиана Итина.
Мартынов Леонид. Воздушные фрегаты. – М.: Современник, 1974. – С. 125-131.
|
Архив БВИ -> |
[Фантастика] [Филателия] [Энциклопудия] |
|
© Леонид Мартынов, текст, 1974