 |
|
Тема проклятья затрагивается и в повести Павла Амнуэля и Романа Леонидова «Суд» – правда, здесь оно имеет статус метафоры и используется авторами с иными, прямо противоположными целями.
Мотив «мертвых без погребения» не нов для литературы (помимо одноименной пьесы Сартра, можно вспомнить хотя бы «Антигону» Софокла, в которой стержнем конфликта выступает намерение дочери Эдипа предать земле тело мертвого брата, его же «Аякса» и «Эдипа в Колоне»), как, впрочем, и тираноборческая окраска его. Сходную функцию этот прием, кстати сказать, выполянет и в фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Справедливости ради отметим, что повесть была написана ещё в 1968 году и только теперь пришла к читателям.
Вообще же «Суд» представляет собой довольно интересное явление. Его можно было бы посчитать исторической повестью – действие-то происходит в Древнем Египте в период правления фараонов IV династии. С таким же успехом на первый план могла бы выйти детективная интрига – ведь Минхотепу и Ментаху приходится доказывать вину фараона Хафры в уничтожении ста сорогка тысяч человек, и происходит это на суде, который правомочен осуществлять высшую юрисдикцию в стране. Однако, думается, не стоит причислять повесть ни к историческому, ни к детективному жанру, хотя элементы обоих в ней налицо. Это скорее притча, обязанная своим возникновением одному из самых трагических периодов недавней истории нашей страны.
Вряд ли, когда писался «Суд», авторам его был известен «Московский дневник» Ромена Роллана, переведенный на русский язык совсем недавно. Но и французскому писателю, приехавшему в СССР в 1935 году, приходил на память Древний Египет: «Это была уже не лихорадочная Россия времен гражданской войны. Это была Россия фараонов. И народ пел, строя для них пирамиды»1.
Сюжетная кульминация повести, суд над мертвым фараоном2, – пожалуй, даже слишком прозрачный намек на события, происходившие в нашей стране после смерти Сталина в марте 1953 года. После кончины «почётный вождь индейских племён» (был, оказывается, у Сталина и такой титул) был мумифицирован и помещён в Мавзолей рядом с Лениным (хотя затем и убран – ещё один архетип для повести Амнуэля и Леонидова!). «Он был для жителей Кемта как отец родной... Его и боялись, как боятся отца, строгого, но справедливого», «Крепким было убеждение в непогрешимости фараона», «Для каждого из смертных Великий Дом – воплощение мудрости и справедливости». Точно так же «каждый знал с детства»: «...настанет день, и на великом Суде он, как и все, простит Царю царей его грехи... И будет счастлив: он видел погребение владыки». И потому те, кто осмеливается «сомневаться в том, кому верили безгранично», те, «кто видел» Хафру олицетворением подлости, коварства и жестокости, исчезают, вычёркиваются им из жизни, как были вычеркнуты миллионы ни в чём не повинных «врагов народа», подчас слепо веривших «воплощению мудрости и справедливости».
Наряду с «отсеканием любого инакомыслия» и расправы с ним по алфавиту проскрипционных списков поощрение доносительства и наушничества («Предательство, доносы, подкуп – вот зараза, которая страшнее чумы»), разжигание инстинктов угодничества, выслуживания и заискивания, грубая ретушь прошлого становятся главным средством, с помощью которого в тоталитарном, на всех этажах пронизанном деспотизмом и подавлением личности обществе «убивают в людях самое лучшее – совесть» и насаждают культ живого бога. Исправление истории немыслимо без возвеличения Старшего Брата и придания ему атрибутов божественности.
Но сделать из нубийца египетского бога, как из низкорослого, сухорукого и рябого генсека – благородный и величественный иконный лик, могло только послушное перо, угодливая кисть и раболепный резец. «Ахром понимал, что только искусство скульпторов, художников и писцов придаст ему то неземное совершенство, которые не способны дать ни самые стремительные колесницы, ни несметные сокровища, ни победы над ливийцами...» Однако Амнуэль и Леонидов на этом не останавливаются и материализуют метафору: «С того дня Хафра стал таким, каким был изображён. Дворцовые умельцы изготовили изумительной работы маску, о существовании которой знали очень немногие, а те, кто догадывался, не смели говорить». И снова нам трудно удержаться от параллели: «Где-то, неведомо где, отгородившись бронированными стенами от своего народа, таился некто, о ком не знали практически ничего: ни его подлинной биографии, ни действительной страшной роли, ни истинного лица. В стране и во всём мире представительствовал Портрет. «Всё в Советском Союзе происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока» – так воспринял жизнь нашей страны американский писатель Дж.Стейнбек, посетивший СССР в 1947 году. Всевидящее око принадлежало не реальному, живому человеку, но некоему мифологическому герою, божеству, созданному коллективными усилиями приближенных историографов, верноподданных художников, но не только: миф творил весь народ... Это было нечто абстрактное, существующее само по себе, независимо от живого человека, как бы взамен его: гипсовый, бронзовый, нарисованный и вышитый вождь, тиражированный в тысячах экземпляров, представлял «воплощение идеала народа, его устремлений, которые получают своё наиболее полное воплощение в образе товарища Сталина»3.
Идеологическая и эстетическая канонизация властителя при жизни – первая ступень и непременное условие посмертного апофеоза. При тоталитарной телекратии всё направлено на то, чтобы «величие его подавляло всех, даже тех, кто недавно обтачивал бронзовым скребком когти льва.
Но кроме тех, кто не устоял, кто не посовестился разменять «счастье лепить людей так, как хочет душа» и свой талант художника ради бренных земных благ или даже ради спасения собственной жизни, всегда находились те, для которых существовал только «один смысл в искусстве, и этот смысл – правда» и которые готовы идти к «истине через святотатство», через угрозы и соблазны. Падёт от рук клевретов фараона Раоми – его место займут Минхотеп и Ментах, сгустятся тучи над их головами – приговор кровавому тирану и его жрецам произнесут уста Хатора. Подлинное искусство невозможно стреножить запретами и умиротворить блеском и звоном золота.
Разделять со своим народом его судьбу «во дни торжеств и бед народных» – так понимают свой художнический долг герои повести, хотя на первый взгляд может показаться, что их вовсе не волнует, «кто же, бедный, могучий и молчаливый, содержит этот мир, который истощается в ужасе и остервенелой радости, а не в творчестве, и ограждает себя частоколом идолов»4. Так понимают свой долг и Павел Амнуэль и Роман Леонидов, написавшие честную, горькую и взволнованную повесть – взволнованную нашей общей болью, нашим общим недугом, от которого мы только-только начинаем избавляться. «Великая вещь – вера, но слепая вера в праведность порока ужасна». И потому нашему обществу, и по сей день не излечившемуся от ослепления тридцатилетним «ярком сиянием» недоучившегося семинариста-«богочеловека», показана терапия горькой, но честной литературой.
1 Роллан Р. Я очень люблю его... // Литературная газета. 1989. 15 марта. С. 15.
2 Описание суда над мертвым фараоном можно найти в девятой главе третьей части романа Болеслава Пруса «Фараон».
3 Чегодаева М. Ослепление // Советская культура. 1989. 24 июня. С. 10.
4 Платонов А. Мусорный ветер // Платонов А. Собр. соч. М., 1985. Т. 1. С. 116.
Белозеров Сергей. Послесловие // Брат Иуда. – М.: Политиздат, 1991. – С. 480-483.
Павел АМНУЭЛЬ (род. 1944) – советский писатель. Астрофизик, сотрудник Института физики АН Азербайджанской ССР. Публиковался в периодике и коллективных сборниках – главным образом научной фантастики.
Роман ЛЕОНИДОВ (род. 1943) – советский писатель. Преподаватель Астраханской консерватории. Публиковался в периодических изданиях и коллективных сборниках.
Повесть «Суд», написанная в соавторстве с П.Амнуэлем, впервые на русском языке опубликована в «Искателе» (1989, № 2).
Белозеров Сергей. Сведения об авторах и переводчиках // Брат Иуда. – М.: Политиздат, 1991. – С. 492, 494.
|
Архив БВИ -> |
[Фантастика] [Филателия] [Энциклопудия] |
|
© Белозеров Сергей, текст, 1991
© БВИ, состав, 2012