П.А.Беспрозванный

Немного о себе

Я родился в 1938 году в семье архитекторов. Эта специальность была достаточно традиционной в нашей родне: архитекторами и строителями был мой дед, два дяди и двоюродный брат. Я регулярно ездил летом в пионерские лагеря Союза архитекторов, занимался в кружке рисования при Доме архитекторов, очень любил разглядывать книги Игоря Грабаря с фотографиями старинной русской архитектуры... Но с 8 лет выбрал себе совсем иное жизненное поприще – геологию. Много лет собирал коллекцию минералов, увлекался книгами Жюля Верна, Ферсмана, Обручева, Арсеньева, Нансена. После 9 класса занимался в краеведческом кружке, которым руководил замечательный человек – Борис Леонидович Беклешов – географ по профессии и педагог по призванию. О том, какую роль сыграл он в нашей жизни, говорит такой эпизод. Беклешов умер совсем нестарым человеком, ему было всего 37 лет. И вот мы, его питомцы отправились искать писателя, который смог бы написать о нем книгу. И, что самое интересное, нашли писательницу Л.Р.Кабо и провели массированную осаду совершенно незнакомого нам человека: рассказывали, пели песни, водили с собой в походы – и добились своего: появилась очень теплая книга «Повесть о Борисе Беклешове».

После занятий в кружке судьба моя была уже окончательно решена: я пошел учиться в Московский геологоразведочный институт. Институт наш тогда был сравнительно небольшим, по числу студентов раз в десять меньше, чем, например, МВТУ. Но меня всегда поражало, что он входит в пятерку вузов, обеспечивающих львиную долю потребностей страны в геологах. Где бы я ни работал, куда бы ни ездил – везде есть «мгришники», везде они составляют корпоративное братство, везде марка института была для меня лучшей визитной карточкой, облегчающей знакомство и деловые контакты. Особую сторону шести лет учебы в институте составляла вторая жизнь – туризм, альпинизм и песни. Из приблизительно тысячи студентов института в туристской и, особенно, альпинистской секциях занималось по 50-100 человек. (Кстати, в студенческом научном обществе – не меньше. Я помню неоднократные выезды в Подмосковье ста человек с альпсекцией и еще ста человек с минералогическим кружком.) Вообще это была незабываемая эпопея: любимая профессия, замечательные преподаватели, веселая студенческая компания, летние практики в геологических экспедициях, туристские походы и альпинистские лагери и песни, песни...

Песни – это вообще особая тема, особая жизнь. В каком-то смысле – параллельная жизнь, не пересекающаяся с официальной песенной культурой. Начиналась замечательная эпоха параллельной песенной культуры, противопоставленной официальной «радиокомитетской», всем этим «советским студентам, у которых горячая кровь, неподкупное сердце и светлые лица» (формулировка, пахнущая Лубянкой). Обе параллельные струи друг друга в упор не видели и жили сами по себе: официальные композиторы и поэты-песенники творили для себя, а молодежь – для себя. Барды-классики Визбор, Окуджава, Ким, Высоцкий появились позже, но именно на этой волне. Пели старинные озорные песни студиозусов – все эти «В гареме нежится султан», «Через тумбу-тумбу раз...», туристские и альпинистские песни, пели песни, родившиеся на географическом факультете МГУ в первые послевоенные годы – песни студентов-фронтовиков той самой компании, к которой принадлежал Борис Беклешов: Владимира Максаковского, Юрия Симонова. Как раз в этой компании и появился знаменитый «Глобус», первые куплеты которого были написаны Мих.Львовским, а остальные – именно этими поэтами-географами. Из всех официальных песен мы пели только песни военных лет, близкие нам по жанру, по искренности. Да и то предпочитали песни, не вошедшие в песенники советских композиторов (например, «Баксанскую» – песню военных альпинистов Андрея Грязнова и его друзей-соратников). Пели совершенно не так, как поют сейчас, и даже не так, как стали петь вскоре барды: один поет со сцены, а все слушают. Нет, мы пели вместе – у костра, в электричке, в общежитии. Помню, как ехал в поезде до Иркутска на свою первую полевую практику: вместе со мной ехало пятеро моих однокурсников в Забайкалье, и все пять дней пути (поезда ходили медленнее, чем сегодня) мы пели, не повторяясь ни разу!

Потом были и конкурсы самодеятельной песни. Они проходили в клубах и аудиториях московских вузов – МВТУ и МИСИ, Института стали и МГПИ; кажется, третий конкурс проходил у нас в МГРИ. Выступали Визбор, Якушева, Вахнюк, Ким, Крылов, пели песни Новеллы Матвеевой и Городницкого. Тут уж я был в своей стихии: организовывал, выступал, стал сочинять свои песни. Со стихосложением я не в ладах, поэтому сочинял на чужие тексты. Моим первым соавтором был мой друг Яков Красильщиков. Он на 15 лет старше меня, воевал на Курской дуге, потом работал на Урале, а в институт поступил в 35 лет. Мы с ним сочинили песни «Желтеют осенние дали» и «Три кабальеро» – по впечатлениям от работы в геологических партиях в Якутии, «Сорок лет за высоким порогом» – на его сорокалетие и другие. Позже появилась песня «Джон Манишка» на слова Александра Грина. Несколько лет спустя я прочел упоминание об этой песне как об анонимной в книге Михаила Анчарова «Теория невероятности», но потом узнал, что он лукавил: имелась в виду его собственная песня. Я слышал ее в магнитофонной записи, но, сказать по правде, его вариант мне понравился меньше.

Институт у нас был очень «поющим». Сочиняли песни многие, могу назвать Николая Власова («Окончим МГРИ, по городам-селеньям...») Михаила Гзовского, Мишу Кулакова, Игоря Зайонца. Авторы известной песни «Люди идут по свету» Игорь Сидоров и Роза Ченборисова учились одновременно со мной, а Юра Лорис и Володя Туриянский – несколькими годами позже. А уж пели все – и студенты, и преподаватели.

В 1957 году, к Московскому фестивалю молодежи институт подготовил и издал (в типографии Хлебиздата – характерная деталь!) сборник песен МГРИ – чуть ли не первый из подобных сборников. Он был предметом вожделений всех студентов и выпускников МГРИ. Горжусь, что половина этого сборника была заимствована из моей заветной тетрадки. Позже немало усилий мы потратили на попытки издания нового сборника самодеятельных песен. Где и у кого только не пришлось мне в связи с этим побывать! В ЦК ВЛКСМ нам очень помогал секретарь ЦК Лен Карпинский. Его жена Регина преподавала у нас философию; это была чудесная женщина, она ездила с нами в альпинистский лагерь и тоже увлекалась песнями. Дело, однако, застопорилось у какого-то инструктора ЦК при самых анекдотических обстоятельствах. Когда я пришел к нему в кабинет, он возмущенно тыкал пальцем в лист рукописи с текстом милой лирической песенки Ады Якушевой «Не надо прятать глаз» и кричал: «Пять раз подряд «не надо» – это уже эротика!» Я понимал, что эротика – запретная тема, но впервые услышал такой количественный критерий... В 1961 году довелось мне присутствовать на обсуждении сборника песен в Союзе писателей. Советские инженеры человеческих душ выглядели очень растерянно при виде откровенной конкуренции. Пробовали даже найти криминал в отдельных песнях. В частности, прицепились к песне Визбора «Если я заболею, к врачам обращаться не стану»: это, мол, незрелость и упадничество. Но неожиданно встал Ярослав Смеляков и сказал, что это его стихи и они опубликованы, то есть прошли в свое время и редколлегию, и Главлит. Тогда решили образовать комиссию в составе поэтов Матусовского, Ошанина, Львовского и композитора Мурадели. Мы даже собирались в доме Матусовского, но довольно безрезультатно (на следующее свидание я не пошел). Под впечатлением этой вялотекущей эпопеи мои приятели Толя Загот и Костя Натансон написали шуточную песенку «под Аду Якушеву»:

Песни бродят по лесным дорожкам,
До печати все не добредут.
Подождите, авторы, немножко,
Может, их при коммунизме издадут.

Но вот уже и коммунизм отменили, а песни все же издали и они живут.

Вспоминаю еще одну колоритную историю. Году в 61-м Юлий Ким, работавший учителем на Камчатке, собрался возвращаться в Москву. Его друзья решили подготовить его приезд исполнением на радио какой-нибудь его песни: он тогда был, как говорится, широко известен только в узких кругах. И вот я со своей компанией пришел в дом радио, разместили нас в студии, а за стеклом в аппаратурной кабине рядом со звукооператорами уселся Юрий Визбор и подбодрял нас. Общались мы только через переговорное устройство: после исполнения песни он включил микрофон и говорит: «Ребята, уберите блатнинку, давайте еще раз». Мы повторили запись, а он опять: «Ребята, уберите блатнинку». После третьего дубля он почему-то быстро встал и выбежал из студии. А потом мы узнали, что он, оказывается, включил не тот микрофон, вышел в эфир и, накладываясь на последние известия, повторил: «Ребята, уберите блатнинку!»

Сочинять песни я продолжал (хотя и нечасто) и во взрослом возрасте. По случайному совпадению одновременно с песней Городницкого «Атланты» я сочинил песню на ту же тему – про Атлантиду на слова Леонида Однопозова. Для двух песен решился написать слова сам, так как не нашел желающих поэтов; один мотив (на мой взгляд, очень удачный – этакая романтическая баллада) пропадает до сих пор без слов. Есть песни на стихи известных профессиональных поэтов: Лорки, Рождественского.

Одна моя песня имеет удивительную историю. В 1995 году в дни празднования 50-летия Победы я выступал в клубе перед ветеранами. Пел «Землянку», «Смуглянку-молдаванку», а потом предлагаю слушателям песню на их вкус. И вот какой-то дед просит спеть «Хорста Весселя». Я совершенно растерялся: я ведь когда-то читал, что это культовая песня немецких фашистов. Хорст Вессель был активным штурмовиком, погибшим в стычке с рабочими в 1930 году. «Нет, – говорю, – «Хорста Весселя» мы петь не будем, а, если вы хотите немецкую песню, могу вам спеть песню узников немецкого концлагеря «Болотные солдаты» из репертуара Эрнста Буша». Дед слушал песню очень внимательно и, когда я кончил, воскликнул: «А я знаю, где был этот лагерь: у границы с Голландией». Тут уж я не выдержал и спрашиваю: «Вы уж скажите прямо: на чьей стороне вы воевали – на этой или на той?» – «На той», – отвечает. Тут, заметив мое полное замешательство, подошла устроительница вечера: «Это Иван Карпович Кругляк, наша гордость, советский разведчик». После концерта Иван Карпович попросил меня написать ему слова «Болотных солдат», а когда я исполнил его просьбу, дал мне листок со своими стихами. Стихи оказались не очень умелыми, но пронзили меня заключенной в них болью:

Прощайте, наши потомки,
Гремит ветеранам суровый набат.
Зовет он звоном прощальным
Давно поседевших солдат.
Уходим с эпохою вместе
Накатом девятой волны.
Уходим, уходим дорогою чести
Солдат, не пришедших с войны...

К следующей нашей встрече я сочинил мелодию к этим стихам, но Ивана Карповича в зале не было. Не знаю, почему он заказал спеть «Хорста Весселя»: возможно, хотел отшить молокососа, примазавшегося к святой для него теме. А, может быть, хотел услышать мелодию своей юности: ведь говорят, эта песня пелась на мотив советской песни, кажется, марша «Все выше и выше и выше»...

В последние годы я не выступаю в концертах, но ни одна вечеринка дома или на работе не проходит без песен. В частности, ежегодно (вот уже почти 50 лет) в день рождения Бориса Беклешова собираются бывшие его ученики из краеведческого кружка середины 50-х годов – и уж тут моя гитара не остывает.