Футурологический конгресс

ИЗ ВСЕХ ИСКУССТВ ВАЖНЕЙШИМ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ...

Фантасты об искусстве будущего

   

Сегодня фантасты отвечают на вопрос:

Возможно ли появление новых видов искусств в 21 веке? Или, может быть, уже существующие приобретут какие-то новые формы? С чем это будет связано? В каких направлениях будут развиваться литература, живопись, театр, кино? Чем нас удивят деятели культуры?

Сергей Жарковский, писатель (Волжский):

Конечно. Возможно и неизбежно.

Кино начнут снимать с давно умершими актёрами, создавая совершенно неотличимые виртуальные их модели. Половина зрителей будет протестовать, половина будет рада новым встречам с любимцами. Я лично буду рад.

Живопись. Всегда останутся в цене «рисовальщики по-старинке», но новые инструменты всегда порождают и новые техники. Так что прекрасные (и, возможно, вполне осязаемые) 3D картины мы увидим. Кто доживёт. Кстати! Искусством станет медицина. Впрочем, она всегда была искусством. Но есть ощущение, что и рак, и Альцгеймер вот-вот, вот уже скоро, уже при нашей жизни перестанут человечество пугать своей безысходностью. Не говоря уже о слепоте и ампутированных конечностях. Успеть дожить бы.

Театр. Не знаю, что там можно улучшить, кроме сценотехники. Всё равно не пойду.

С литературой будет всё ОК, надо только учить языки.

А лично я бы желал (кроме медицинских, доступных всем, чудес), чтобы в искусство наконец превратилась политика.

 

Василий Щепетнёв, писатель и эссеист (Воронеж):

Думаю, что появятся домашние киностудии. Пакеты программ, позволяющих создавать фильм или спектакль дома. Набор AI-актеров, виртуальных декораций, шаблонов сценариев, мизансцен и т.п. Конечно, производительность «железа» будет превосходить нынешнюю на несколько порядков.

Любое произведение можно будет конвертировать сначала в литературный сценарий, а потом и экспликацию, раскадровку и т.п. В зависимости от применяемого шаблона историю «Трёх поросят» можно подать как комедию, триллер или производственную драму, действие перенести в Кремль или на антарктическую станцию. Наф-Нафа будет играть AI Фернандель, Нуф-Нуфа AI де Фюнес, а Ниф-Нифа AI Краморов, Волка же AI Шварценеггер. Или «Три Мушкетёра»: Вицин, Моргунов и Никулин. Энтузиасты будут сами писать сценарии и менять шаблоны, порой наделяя AI артистов своей внешностью и пластикой.

Кто-то сделает фильм за день, а кто-то будет трудиться год или пять. В стране будут выходить десятки тысяч фильмов и спектаклей, появятся конторы по размещению видеопродукции на «Амазоне» и прочих торговых площадках, критики станут сетовать на закат культуры, отвыкли-де люди от хорошего кино. Актёры белковые попытаются высмеять актеров программных, называя их электронными марионетками. Но отличить первых от вторых будет всё труднее и труднее.

Вдогонку:

Книги будут различать по цвету. Зелёные обложки появятся у книг со словарным запасом до пятисот слов, жёлтые – до тысячи, и красные – свыше тысячи. Читателей последних обяжут встать на учёт в психоневрологическом диспансере.

 

Алексей Евтушенко, писатель, поэт и художник-карикатурист (Москва):

Один новый вид искусства уже, как мне кажется, появился, – это видеоигры. Просто не все пока осознали, что это уже искусство. Некоторые из них по уровню проработки образов персонажей и сюжету не уступают литературным произведениям и кино. Собственно, в какой-то мере они и есть синтез кино и литературы.

Что же касается искусств будущего, то, вероятно, когда-нибудь появится искусство сновидений. А следовательно, и художники-сновидцы. Лучшие сны будут пользоваться бешеным спросом и приносить своим создателям большие деньги.

Сейчас много говорят о том, что в кино сгенерированные компьютером актёры заменят живых. Вполне возможно, но вряд ли это примет массовый характер. Если говорить о живописи и музыке, то она изменится в случае изменения самого человека и появления у него, скажем, более совершенных органов чувств и расширенного за счёт непосредственной связи с ноосферой сознания. Самый грубый пример – инфракрасная живопись или ультразвуковая музыка.

К слову, о связи с ноосферой. При условии развития данной связи возможно появление новых коллективных видов искусств, когда одно произведение будут создавать сотни, тысячи или даже миллионы людей. И та же музыка здесь – первая в очереди.

 

Николай Калашников, Президент клуба любителей фантастики «Контакт» (Новокузнецк):

С литературой, живописью и театром – сложно. Всё-таки они существуют не одну тысячу лет, и молодое искусство – кино – не смогло повлиять даже на театр, которому предрекали смерть от кино. Так что жить все эти виды искусства будут. Это зависит не от веяний в искусстве. Жизнь – или не жизнь – искусства зависит от общества. Будет у литературы читатель, а у живописи, театра, кино – зритель, у музыки – слушатель, они будут существовать и развиваться. Сумеет общество и власть заставить своих граждан разучить чувствовать искусство – искусство умрёт. Но вместе с ним умрёт и общество, в котором потеряна тяга к прекрасному. Не хотел бы я дожить до общества, которое пророчески мелькнуло в «Хищных вещах века» братьев Стругацких: отдельные представители человечества лежат в ваннах и плевать хотели и на общение с себе подобными, и на искусство, и на саму жизнь.

А искусство и литература... Появляются ведь не столько сами какие-то новые виды искусства или литературы. Появляются способы его донесения до зрителя, читателя, слушателя... С одной стороны, это, конечно, хорошо, а с другой... Заглянул я тут на днях на ту же «Proza.ru» и в который раз убедился, что графомания – неистребима. Нет уж, я лучше бумажную книгу почитаю, хотя и там графомании достаточно, но всё же чуть поменьше.

Так что я думаю, что появятся лишь новые способы донесения искусства до желающих с ним общаться.

А удивить деятели культуры могут в одном случае. Вот появится писатель уровня АБС – вот тут мы и удивимся, начнём читать. Хотя – это о старшем поколении. И о тех, кого мы научили читать. А вот остальные... Впрочем, совсем без читающих мы никогда не оставались.

 

Александр Лукашин, критик, библиограф, исследователь фантастики (Пермь):

Уже возникли всевозможные виды новых искусств, а мы не знаем их просто потому, что не появилось достойных творцов в этих искусствах. Махинима, демосфера, виртуальная реальность, компьютерная литература, синестетическое искусство – все они ждут, кто нарисует первого оленя на стене новой «пещеры Ласко». Буквально за углом – виртуальное кино. Или, может, лучше назвать его – некрокино? Когда на экраны выйдут воспроизведённые компьютером двойники знаменитых актёров прошлого – в любом возрасте! – и будут играть в новых фильмах в невозможных сочетаниях и непредставимой достоверности декорациях – это ли не новый вид искусства? Или компьютерная литература – не то довольно механическое воспроизведение стилевых особенностей писателей третьего ряда, которое компьютеры уже почти освоили, а реальное создание литературных произведений под управлением человека-творца, нечто подобное деятельности диск-жокеев в музыке. Будет поначалу смешно и нелепо, пока не найдётся кто-то, кто сумеет вложить новые смыслы в это ремесло. Я предвижу, что создание виртуальных миров отделится от индустрии компьютерных игр и станет самодостаточным и самоподдерживающимся видом искусства. И в шлемах виртуальной реальности (или очках, скорее всего) мы будем наслаждаться выдумкой этих новых художников.

 

Геннадий Прашкевич, писатель, поэт, переводчик, литературовед (Новосибирск):

Искусство – страсть.

Новое искусство уже на подходе.

Оно пока робкое, но с неожиданными яркими вспышками.

Сенсорная проза. Сенсорная поэзия. Прямое подключение к мыслям автора и к его ощущениям – через специальные выходы в ОБЛАКО. Может, это так и будет называться – облачное искусство. И как модерн – заоблачное искусство. От этого и андеграунд существенно углубится. Соответственно изменятся и искусство кино и театра, сделав возможным прямое физическое участие зрителя в происходящем действии. Как ограничение – цензура (новая полиция нравов), потому что появится вид артисток (артистов), живущих в искусстве. Новый вид сексуальной и творческой революции с непредсказуемыми последствиями для человеческого быта вообще.

Связано всё это будет, разумеется, с интенсивным развитием интеллектроники.

В отношениях зритель – читатель – автор – актёр вполне возможно самое активное посредничество автоматов, что само по себе начнёт вызывать вспышку негативных чувств у обывателя, предпочитающего устоявшиеся устаревшие формы искусств. Но с этими анахронами будет вестись разъяснительная работа. Так что, на этом фоне деятели искусства могут по-настоящему удивлять только необузданными вспышками страсти.

 

БВИ: Вообще говоря, умные ответы моих умных друзей практически не нуждаются в комментировании. Замечу лишь, что Геннадий Прашкевич, к примеру, уже пишет новую книгу о сенсорном искусстве и об АНАХРОНАХ. И это замечательно. Ведь крайне редко в современной литературе (и фантастике, в частности) удаётся найти новые мысли о том, что ждёт нас в скором будущем. И дело тут даже не в том, чтобы точно предсказать то или иное направление развития общества и человечества в целом. А в том, чтобы появилось художественное обсуждение новых проблем, которые ждут нас за поворотом, в глубине. Вряд ли мы увидим там попаданцев или эльфов (хотя чем чёрт не шутит!), о которых выходит огромное количество книг, а вот новые информационные, биологические, химические технологии появятся обязательно. И неплохо бы к этому хоть немного подготовиться. Хотя бы подумать об этом...

 

Мария Галина, писатель, поэт, критик (Москва):

Я думаю, что процесс будет меняться в сторону интерактивного взаимодействия: посещение мировых премьер, не сходя с места, путешествия по миру великих полотен, что уже есть, и, чего сейчас нет, в сторону всё большего взаимодействия потребителя и продукта, то есть потребитель станет со-творцом, будет менять произведение искусства по своему вкусу. Это вызовет к жизни новую профессию, что-то вроде нейромантов от искусства, модерирующих такие взаимодействия. Появятся любительские театры, где один актёр будет в Сиднее, а другой в Рейкьявике и каждый будет моделировать внешность, пол, тембр и т.п. в зависимости от роли. Будут путешествия по средневековым городам, по греческим полисам... Это что касается сети, а в реале, наверное, будет искусство генного дизайна, как в романе Буджолд «Цетаганда», и тексты стихотворений, зашифрованные в геноме, и много чего ещё. Вообще, искусство – это то, что мы называем искусством, так что у нас много весёлого и интересного и даже шокирующего впереди.

 

Александр Бачило, писатель, сценарист (Москва):

Так вот.

Искусство, конечно, охотно и очень ловко порой пользуется новыми технологиями, создаёт стереофильмы и виртуальные среды, светопись на небе и звукопись прямо в нашей голове, поющие фонтаны и прочие танцующие вулканы. Но не надо забывать, что искусство есть плоть от плоти народной, удел по большей части самородков, которых не сеют и не пашут и вовсе не в академиях и консерваториях готовят. Они являют себя сами, в самой демократической народной среде и отвечают запросам именно тех, кто их окружает. Каким бы гением ни был виолончелист Ростропович, на сельских посиделках всегда ничуть не меньшей популярностью будет пользоваться балалаечник Петруха. Он отвечает определённым эстетическим запросам, и это тоже искусство. Читатели, причисляющие себя к интеллигенции и находящие источник наслаждения в симфонических флешмобах, когда сотня высоких профессионалов, глядя в записи сложнейших кодов, с изумительной слаженностью рождают гармонически совершенный ураган звуков... разве эти самые читатели, собравшись теплой компанией, не хватают гитару с желтым изгибом и не чаруют окружающих дребезжащим тенором: «Как здорово, что все мы здесь...»? И это тоже искусство, причем, искусство не менее высокое, поскольку оказывает на душу не менее сильное эмоциональное впечатление.

Таким образом, рассуждая о будущем искусства, мы можем определённо утверждать, что оно, как и прежде, будет развиваться широким фронтом:

от высокотехнологичной, сложной, абстрактной, фантастической виртуальной реальности, захлёстывающей сразу все органы чувств – до карточных фокусов в ночном купе. И всё это будет востребовано публикой, потому что всё это – искусство.

 

Юлий Буркин, писатель, музыкант (Томск):

Конечно, будущее даст нам множество новых форм уже существующих видов искусств, основанных на тех или иных технических новшествах. Но, мне кажется, рано или поздно все известные нам искусства, в виду своей ограниченности по способам восприятия, станут уделом небольшого круга знатоков-снобов, как это случилось, например, с балетом. А единственным массовым видом искусства станет то, которое будет воздействовать непосредственно на мозг человека. Этакое «мнемо-кино», в котором «зритель», в зависимости от задумки создателей, может быть как наблюдателем, так и участником происходящего. Но в обоих случаях он не смотрит, не читает, не слушает то, что происходит вокруг, он НАХОДИТСЯ прямо ТАМ, в той реальности, где это происходит. Каким образом это будет достигаться – с помощью каких-то телепатических приборов или путём вживления в мозг человека специальных «шунтов», с помощью которых можно будет подключаться к «мнемо-плейеру», я не знаю. Но как только появится простой, безболезненный и недорогой способ такого влияния непосредственно на мозг человека, в обход его органов чувств, такое искусство станет основным для большинства, а для многих частично или полностью заменит реальную жизнь. Прочие же виды виды искусств уйдут в андеграунд.

К сожалению, появление такого вида искусства приведёт к тому, что массы окончательно разучатся фантазировать, домысливать, ведь литература, живопись и даже кино требуют от зрителя некоторой работы воображения, а тут всё будет подаваться на тарелочке. Но всё к тому и идёт.

 

БВИ: И в качестве примера ретропрогноза привожу отрывок из романа «Возвращение со звёзд», в котором описано приключение главного героя в так называемом Дворце Мерлина. Написано это было в 1961 году:

 

Станислав Лем:

Мы очутились на обломке скалы, посреди двух рукавов побелевшей кипящей воды. Правый берег был довольно далеко, к левому было переброшено нечто вроде воздушного мостика, прямо над волнами, обрушивавшимися в бездну дьявольского котла. В воздухе стояла ледяная изморось водяных брызг, этот тоненький мостик висел над стеной рёва, скользкий от влаги, лишённый поручней; нужно было, ставя ноги на замшелые доски, так и ходившие в переплетениях канатов, пройти несколько шагов, отделявших от берега. Те двое опустились на колени и как будто препирались, кому идти вперёд. Я, разумеется, ничего не слышал. Воздух словно затвердел от непрерывного грохота. Наконец молодой человек встал и что-то сказал мне, указывая вниз. Я увидел пирогу, её оторванная корма в эту минуту затанцевала на воде и, вращаясь всё быстрее, исчезла, затянутая вихрем.

Молодчик в тигровой шкуре был теперь несколько менее равнодушным и сонным, чем в начале путешествия, зато казался разозлённым, как будто попал сюда против собственной воли. Он схватил женщину за руки, и мне показалось, что он обезумел, потому что он явно сталкивал её в ревущую пропасть. Женщина что-то сказала ему, я видел возмущение, блеснувшее в её глазах. Я положил руки им на плечи, давая знак, чтоб они меня пропустили, и шагнул на мостик. Он раскачивался и танцевал, я шёл не очень быстро, чтобы не потерять равновесия, раз-другой закачался посредине, внезапно доска подо мной задрожала так, что я чуть не упал: это женщина, не дожидаясь, пока я пройду, ступила на неё; боясь, что она упадёт, я резко прыгнул вперёд, приземлился на самом краешке скалы и тотчас обернулся.

Женщина не прошла – она отступила. Молодой человек взошёл первым и теперь держал её за руку; эта дрожащая процессия двигалась на фоне невероятных черно-белых водяных завес, созданных водопадом. Юноша был уже рядом со мной, я протянул ему руку; в ту же минуту женщина отступила, я дёрнул его так, что скорее вырвал бы его руку, чем дал ему упасть, от рывка он пролетел метра два и приземлился сзади меня, на колени, но женщина не удержалась.

Она ещё не коснулась воды, когда я прыгнул ногами вперёд, целясь так, чтобы войти в волну наискосок, между берегом и ближайшей скалой. Над всем этим я раздумывал потом, на досуге. Собственно говоря, я знал, что водопад и воздушный мостик – это иллюзия, доказательством этого служил и тот ствол, сквозь который навылет прошла моя рука. И всё-таки я прыгнул так, словно она действительно могла погибнуть, и даже, помню, совершенно инстинктивно приготовился к ледяному удару воды, брызги которой всё время сыпались на наши лица и одежду.

Но я ничего не ощутил, кроме сильного дуновения ветра, и внезапно приземлился в просторном зале ещё на слегка согнутых ногах, как будто прыгал с высоты какого-нибудь метра, не больше. Раздался дружный смех.

Я стоял на мягком полу из пластика, вокруг толпились люди, одежда у некоторых ещё не просохла, глаза обращены были наверх, все покатывались со смеху.

Я проследил за их взглядом – это была какая-то чертовщина.

Ни следа водопада, скал, африканского неба – я видел блестящую крышу, а под ней – подплывающую в эту минуту пирогу, собственно, не пирогу, а своеобразную декорацию, напоминавшую лодку только сверху и сбоку; под дном была встроена какая-то металлическая конструкция. В пироге лежало навзничь четверо людей, вокруг них не было ничего: ни гребцов-негров, ни скал, ни реки, только изредка из открытых труб брызгали тонкие струи воды. Немного дальше, как аэростат на привязи, не поддерживаемый ничем, покачивался тот скалистый обелиск, на котором закончилось наше путешествие. От него вёл мостик к каменному выступу в металлической стене. Чуть выше виднелась лестница с поручнями и дверь. И это всё. Пирога с людьми дёргалась, поднималась, падала внезапно, и всё это совершенно бесшумно, слышались только взрывы смеха, сопровождавшие очередные этапы спуска по несуществующему водопаду. Спустя мгновение пирога ударилась о скалу, люди выскочили из неё, остановились перед мостиком...

 

Опрос проводил и комментировал Владимир Борисов

Публикации:

// Шанс (Абакан). – 2016. – № 17 (28 апр. – 4 мая). – С. 10. – (ФутурКонгресс).

// Шанс (Абакан). – 2016. – № 19 (12-18 мая). – С. 10. – (ФутурКонгресс).